Имя, сдутое ветром

Бывает тишина, которая лишь притворяется тишиной. Котованы разбрелись кто куда по своим важным и не очень делам, а она, пронырливая и цепкая, уже успела добраться до всех уголков: от коврика у двери до солнечных пятен на полу.
В этом сонном мареве не растворились только двое: Хвастун — единственный, кто умел бодрствовать из чистого упрямства, и котёнок — тот самый «мокрый хвостик», что вчера робко переступил порог МяуДома.

У него пока не было имени.
Он — «тот, кто тихо прошёл в МяуДом в щель между дождём и дверью».


Котёнок спал на подушке, свернувшись по привычке так, будто боялся занять лишний сантиметр.
Он тихо посапывал и дёргал во сне усами, наверное, убегая от дождя, с которого и началась его новая жизнь.
Хвастун сидел на подоконнике и косился вниз.
Он уже час притворялся, что вовсе не интересуется этим «новеньким».
Но теперь его терпение лопнуло. Он спрыгнул, подошёл ближе, фыркнул и требовательно толкнул лапой подушку.
— Вставай, лежебока! А то так и продрыхнешь до самого вечера.

Новенький дёрнулся, приоткрыл один глаз… и тут же снова зажмурился, пряча нос в лапки.
— М-м… дайте ещё хотя бы пару минут… — пробормотал он, зарываясь в подушку.

— Ха! — усмехнулся Хвастун. — Вот и начинается. Только вчера ты был ещё «мокрый и дрожащий», а сегодня уже учишься жить по расписанию Пельмешека.

Котёнок осторожно разлепил глаза.
— А что, разве уже утро?

— Уже день. Даже Пельмешек проснулся и куда-то ускакал. А это, между прочим, почти официальное начало обеда. Всё давно позавтракали и разбежались по своим делам. Ты голодный?

— Я? Нет. А что у нас сегодня на завтрак?

— Ну, раз ты не голодный, то какая тебе разница?

— Ну… Пока мы с тобой разговаривали, я успел проголодаться. Это ведь считается?

Хвастун махнул ему хвостом в сторону кухни:
— Пойдем, покажу тебе, где у нас официальные миски.

Котёнок сел и широко зевнул— так, что на секунду показался вовсе не таким уж и маленьким.
Потом быстро мотнул головой, чтобы прогнать остатки сна, и несмело кивнул.
— Там… корм? Или молоко?

— Посмотрим, что не заперто, — равнодушно бросил Хвастун, уже направляясь к кухне. — Тебе, как новичку, может, и налью что-нибудь вкусненькое вне очереди. По старой доброй традиции кошачьего гостеприимства.

Малыш поплёлся следом, всё ещё спотыкаясь об остатки сна. Внутри тихо зазвучало новое чувство — незнакомое, но удивительно приятное: его позвали.

На кухне всё было по-прежнему — чистота и порядок, а миски выстроены в ряд, как на военном параде.
Большая белая с тёмным ободком — Жужина.
Плоская с выемкой — Сосискина.
С потёртым рисунком рыбы на дне — Кармана.

Хвастун привычно запрыгнул на полку и ловко толкнул боком дверцу, которая обычно «сама не открывается».
— Лови момент. Пока нет Жужи — можешь пить из любой чашки, как будто у тебя есть на это специальное разрешение.

Он взял один из кувшинов и наклонил его носом, выливая в Сосискину керамическую мисочку немного молока.

Котёнок стоял посредине кухни такой растерянный, будто ему только что вручили золотую медаль и не объяснили, куда её вешать.
— Ну? — спросил Хвастун, внимательно наблюдая. — Ты чего завис?

— Я?.. Просто раньше мне никогда не наливали молока. Просто так. Потому что утро.

— Ну привыкай, — хмыкнул Хвастун. — Здесь, знаешь ли, не просто «дом». Это — МяуДом. А значит, для каждого найдётся миска, плед и кто-нибудь, кто всегда ворчит, что ты много спишь.

Новенький несмело подошёл, опустился морду к миске, сделал один глоток... потом ещё. А потом... Мечтательно закрыл глаза.
— Точно лунное, — прошептал он.

— Что?

— Молоко. Оно… как во сне.

Хвастун подошёл к его миске и сделал пару глотков на пробу:
— Молоко как молоко. Ничего особенного. Допивай. Потом расскажешь, что тебе снилось, пока ты валялся на моей подушке.

Выходя из кухни, Хвастун, будто невзначай, спросил:
— Кстати, а имя-то у тебя есть?

— Есть… Только я его потерял...

— Как это? Потерять своё имя?

— Вчера был такой ветер, что он подхватил моё имя и куда-то унёс. Я растерялся и упустил его… Оно улетело, как сухой лист — прямо с уха.

Хвастун фыркнул:
— Вот дела! Ну ладно, не переживай. Вечером соберутся все наши, и мы тебе его придумаем.
А если найдётся старое, то у тебя будет двойное. Ну, например, Мурзик Леопольд или Маркиз Васька. Хотя, какой из тебя Маркиз? Худой, как щепка, и хвост — как…

Он осёкся. На морде у него появилось выражение, будто в голове что-то громко щёлкнуло, потом заискрило, а следом раздался внутренний фейерверк на конфетной фабрике. Глаза распахнулись, усы дрогнули, а хвост дёрнулся. Он почти подпрыгнул на месте.
— Эврика! — торжественно возгласил Хвастун так, будто только что изобрёл вечный двигатель. — … как шнурок!

Он ткнул лапой в котёнка и, выдержав для драматического эффекта театральную паузу, провозгласил:
— Точно! Назовём тебя — Шнурок.

После этого важно расправил плечи, обвёл взглядом пустую комнату и, словно ожидая аплодисменты, нараспев произнёс:
— М-да, иногда я сам себе поражаюсь, насколько же я умён.

Но в комнате, кроме них двоих никого не было, и в ответ раздалось лишь вежливое «мяу» котёнка, произнесённое скорее из вежливости, чем от восхищения.
— Шнурок? А это точно красивое имя?

— Конечно! Ещё бы.

— Но оно же… ну… какое-то… тоненькое.

— А в этом и сила. Шнурок — это то, что держит всё вместе. Шнурует ботинки, собирает капюшоны, спасает варежки от потерь. Он вроде бы незаметный, но убери его — и всё рассыплется.

Шнурок прижал уши, будто боясь расплескать это объяснение.
— А ещё, — продолжил Хвастун, чуть сбавив тон, — если шнурок болтается из-под шкафа — его обязательно кто-то заметит. Потому что он живой. И все захотят узнать: «А что это за шнурок такой? Откуда он тянется? И что же там прячется на другом конце?»

Он посмотрел на котёнка чуть пристальнее, как матёрый кото-профессор на студента, который только что задал странный, но важный вопрос.
— Шнурок — это не просто имя. Это намёк на тайну, на связь, и на то, что ты — часть чего-то большого. И теперь ты — часть нашего МяуДома.

Шнурок замер.
Потом улыбнулся — почти незаметно.
И в первый раз повторил про себя:
— Шнурок. Шнурок — это я.

— Ну вот, —буркнул довольный Хвастун, — ещё не вечер, а у тебя уже есть имя.
И, расправив усы, вернулся на свой подоконник с видом кота, который только что внёс важный вклад в мировую кото-историю.